Александр Посохов



Сила искусства

   Все мы артисты – выдумываем, обманываем, одобряем, злимся, притворяемся, смешим, изображаем из себя кого-то, кем не являемся. По признаку житейского лицедейства в неординарной ситуации и подобраны рассказы в этот сборник. Название его повторяет название последнего рассказа.


Дурачок с килькой

   Идёт Аркадий Петрович вдоль книжного магазина, что напротив Моссовета, если по-старому называть. Он всегда так прогуливался перед отъездом из столицы, от памятника Пушкину до Красной площади. И видит, навстречу, ссутулившись, на полусогнутых ногах, идёт знаменитый артист Василий N. В тёплой кожаной куртке, меховая кепка с ушами, руки в перчатках. И это в конце мая! Почему же он такой ветхий, удивился Аркадий Петрович, мы же одногодки с ним вроде. Поравнялись и разошлись в разные стороны. Однако Аркадий Петрович всё равно остановился через пару шагов и оглянулся, поражённый весьма странным и откровенно плохим видом уважаемого артиста. Недавно вот только по телевизору выступал, рассказывал что-то. А тут худющий, щёки впалые, нос острый, губы оттопырил и смотрит в одну точку, будто спит на ходу. И куда это он идёт? За книжкой, наверно, не начитался ещё. Но нет, мимо прошёл. А чего же его тогда к двери повело, чуть в стенку не вляпался. Догоню-ка я его, может, помочь человеку надо. Прикинусь дурачком эдаким, чтобы не обиделся. И догнал, прямо на повороте в Глинищевский переулок.
   – Извините, Василий, не помню, как вас по батюшке, с вами всё в порядке? – спросил он.
   – Всё в полном порядке, сударь, – знакомым экранным голосом ответил артист. – А почему вы спрашиваете?
   – Да потому, что ты не идёшь, а кандыбаешь, шатаешься из стороны в сторону. А если запнёшься или ветер поднимется. Давай лучше вместе пойдём, куда тебе надо.
   – Ну пойдём, – согласился Василий N. – И пошли они дальше вместе по переулку.
   – Чего ты шаркаешь так, ноги болят?
   – Всё болит.
   – А куда ходил?
   – В институт.
   – Зачем?
   – Выпуск у меня.
   – На артистов учишь?
   – Не на шахтёров же.
   – А идёшь куда?
   – Домой, недалеко тут.
   В уютном дворике старого монументального дома, куда никогда не заглядывает солнышко и полиция, Василий N, тяжело дыша и кашляя, сел на скамейку.
   – Пришли, – выдохнул он. – Спасибо, что проводил. Можешь идти уже по своим делам.
   – От меня так просто не отделаешься, – шутливым тоном предупредил Аркадий Петрович и присел рядом. – Не уйду, пока не объяснишь, почему ты такой понурый?
   – Сын в монастырь ушёл, под Волгоградом где-то.
   – Когда?
   – Десять лет назад.
   – Ого! – воскликнул Аркадий Петрович. – И что?
   – А узнал я об этом только сегодня, случайно.
   – И что?
   – Один я.
   – И что! Уж лучше одному быть, чем с кем попало. В одиночестве ты сам себе друг, товарищ и брат. И прошлое вспоминать не надо, живи настоящим.
   – А ты не потомок Омара Хайяма?
   – О, кстати! – вскочив со скамейки, снова воскликнул Аркадий Петрович. – Омаров не обещаю, у меня на них и денег нет, а кильку в томатном соусе и плавленые сырки куплю. Жди.
   И Аркадий Петрович помчался в поисках какого-нибудь магазинчика для покупателей с тощими кошельками. Рассуждая при этом, если не дождётся, сам выпью и съем.
   Но знаменитый артист дождался. Хотя на поиски такого магазинчика в центре Москвы потребовалось немало времени.
   – Ну, давай за знакомство! – откупорив чекушку и наполнив понемногу бумажные стаканчики, предложил Аркадий Петрович. – Перчатки-то сними, а то сырок не почистишь.
   Выпили. Закусили.
   – Сто лет, поди, кильку не ел?
   – Такую вообще никогда не ел, – признался Василий N, тыкая то пластиковой вилкой, то ломтиком батона прямо в банку. – Вкусная, зараза!
   – Ты ешь, ешь, – ободряюще поддержал его Аркадий Петрович. – И сырок свой обязательно съешь. Маленько крепче будешь, как говорил Есенин.
   – Да ты тоже не особо крепкий.
   – Чего! – возмутился Аркадий Петрович. – Да ты знаешь, что у меня двухпудовая гиря под кроватью лежит для тренировки, а на кровати жена-красавица для любви.
   – А в ней сколько пудов? – с усмешкой полюбопытствовал Василий N. – Давно на пенсию вышла?
   – Чё ты лыбишься! Не видел её, а лыбишься. И водочка всегда в тумбочке есть. И яйца в холодильнике свежие.
   – Такие же, как у тебя? – засмеялся и закашлялся одновременно Василий N.
   – Ну вот, ожил, наконец, проснулся, – с искренним удовлетворением заметил Аркадий Петрович. – А ты тоже юморист. Да расстегни ты куртку, и кепку сними, тепло ведь.
   – Действительно, тепло. Где ты раньше-то был? Наливай!
   Допили. Доели.
   – Может, добавим? – протирая заслезившиеся глаза, предложил Василий N. – Деньги я дам.
   – Нет, хватит, – возразил Аркадий Петрович. – Тебе хватит, я же вижу.
   – А ты кто?
   – Потом скажу.
   – Когда потом?
   – Завтра ночью.
   – А почему ночью?
   – Ну что ты привязался, не понимаешь, что ли, что я отнекиваюсь.
   – А фильм про друзей чёрно-белый помнишь, я там молодой-молодой?
   – Помню, конечно. Ты один из него живой остался.
   – А в Урюпинске был?
   – Был, до развала Союза ещё, в командировке. Замечательный городишко. И кинотеатр там хороший. А причём здесь Урюпинск?
   – А я там с одной девушкой познакомился, как раз в этом кинотеатре на встрече со зрителями. Жалко её, очень жалко.
   – Опять ты о прошлом! Скажи лучше, внучку мою после школы возьмёшь в институт свой?
   – Возьму, всех возьму.
   – Э-э, – забеспокоился Аркадий Петрович. – Да тебе не водку пить, а пшено клевать. Актёр ещё называется. Вставай, где твой подъезд?
   На другой день, прогостив у дочки неделю, Аркадий Петрович рано утром уехал в свою Калугу.
   А в обед новость: вчера на семьдесят седьмом году жизни скончался народный артист России Василий N, о причинах смерти не сообщается.
   Аркадий Петрович выключил телевизор, достал из тумбочки бутылку, два стакана, наполнил их до краёв, на один кусочек хлеба положил, другой поднял дрожащей рукой и выпил до дна.
   Вошла жена.
   – Что с тобой?
   – Потом скажу
   – Когда потом?
   – Завтра ночью.
   – Вот дурачок. Может тебе яйца пожарить, свежие?
   – Не хочу, – отказался Аркадий Петрович, качая седой головой. – Не успели познакомиться и на тебе.
   Поздно вечером уже, изменив программу, показали в прямом эфире круглый стол, посвящённый памяти выдающего актёра и педагога Василия N. Кто-то со слов журналистов пересказал свидетельства консьержки и домработницы о том, что домой артиста привёл некий пожилой мужчина приличной наружности. Василий N при этом выглядел абсолютно счастливым.
   Долго ещё потом гадал Аркадий Петрович в отчаянии, неужели килька была плохая?

* * *


Дед Мороз и Максимка

   Ближе к вечеру, 31 декабря, после прогулки по нарядной Москве, папа трёхлетнего Максимки попросил соседа по лестничной площадке переодеться в Деда Мороза и зайти к ним с подарками для сына. Полный наряд Деда Мороза и мешок с подарками папа соседу вручил, а вот правдоподобного посоха с волшебным набалдашником не нашлось. Тогда он просто перед самым визитом Деда Мороза вынес ему на площадку незаметно для сына швабру с длинной ручкой.
   Стук в дверь.
   – Интересно, кто это там? – будто бы удивляется папа. – А ну-ка пойдём, Максимка, посмотрим.
   Дверь открылась и входит Дед Мороз. Снимает с плеча мешок с подарками и спрашивает:
   – Здесь живёт мальчик Максимка?
   – Здесь, – отвечает подошедшая из кухни мама.
   – А я ему подарки к Новому году принёс. – И Дед Мороз, развязав мешок, начинает доставать из него разные заманчивые игрушки. Папа с мамой целый месяц старательно подбирали их для сынишки.
   Однако Максимка даже не взглянул на мешок с содержимым. А только спросил сердито Деда Мороза, притопнув ножкой:
   – Ты зачем мамину палку взял? – и потребовал. – Отдавай сейчас же, а то попадёт!

* * *


Несчастные

   Суббота. Сижу, думаю. Стук в дверь. Открываю.
   – Давай! – предложил Вадим, показывая бутылку коньяка. – Выходной же.
   – Это у вас выходной. А у нас, писателей, самый что ни есть рабочий день.
   – Да какой ты писатель! – махнул бутылкой сосед, чуть меня не задел, и на кухню без спроса прошёл. – Баснописец несчастный. Куда ты рюмки прячешь? И закуску доставай.
   – Ну, ты нахал! Я же тебе объяснял, что у Крылова 236 басен, а у меня 118, ровно половина. Мне пахать и пахать ещё.
   – Да кому нужны твои басни! – скорчив брезгливую рожу, сказал Вадим. – Вон артист один сбежал из России, так его басни читают. А ты сидишь тут, в центре Москвы, и о тебе никто ни сном ни духом не подозревает.
   – Господи, ну сколько раз тебе повторять, что это не басни! Артист этот и себя и жанр позорит. Сам по себе злобный стишок не может быть басней. Басня, она, как такса.
   – Какая ещё такса? – удивился Вадим и налил.
   – Собака, которая со времён древнего Египта не изменилась. Те же уши и тот же хвост. Других собак скрещивали, преображали, а такса сохранилась в первозданном виде. Вот так и с басней, которую можно сотворить только, как басню. А этому учиться надо и особый дар иметь.
   – Да брось ты, поехали! Дай мне сюжет, и я завтра принесу тебе готовую басню, – заявил вдруг Вадим, опрокинув первую рюмку.
   – Ладно, запоминай. Допустим, пьяный кабан завалился на муравейник. Насекомые в панике. И тут один храбрый муравьишка кричит, что залезет сейчас на дерево и спрыгнет на кабана. Смотрите, хвастается заранее, как я ему хребет перешибу. Понял?
   – Понял, – ответил Вадим и снова налил. – А мораль?
   – Сам думай. Всё просто же.
   – А как назовём мой шедевр?
   – А как заблагорассудится. Главное, не бойся, пиши смело. Любые твои иносказания я пойму правильно.
   – Что значит, правильно?
   – Ну, вот есть у меня такая басня, например. В ней судят льва за то, что он убил шакала, который, мечтая прославиться, напал на него.
   – И что?
   – А то, что получаю я на эту басню гневный отзыв от одного молодого человека. Какой, дескать, нормальный шакал на льва нападать будет. Дебил он, что ли!
   – И что?
   – А то, что басню нельзя воспринимать буквально. У того же Крылова журавль сам свой нос к волку в пасть суёт. И про ворону он пишет, что она сыр во рту держала. А никакого рта у вороны нет. Понял?
   – Понял.
   – Или вот ещё пример. Написал я недавно басню про медведя, который порядок наводит. Заключение там такое. Когда порядка нет в своём краю, а ты решил вдруг навести его везде, то это значит, что нигде.
   – И что?
   – А то, что один, тоже молодой читатель, высказал мнение, что за такую басню меня точно посадят.
   – Не пудри мне мозги! – отрезал Вадим и опять налил. – А то и меня вместе с тобой посадят.
   Допивал он бутылку уже без моего участия. Я после двух рюмок отказался. Потому, что сто девятнадцатая басня давно томилась в компьютере, ожидая своего конца.

   Воскресенье. Сижу, думаю. Стук в дверь. Открываю.
   – Давай! – предложил Вадим, показывая бутылку коньяка. – Выходной же.
   – Ты басню сочинил?
   – Про таксу, что ли?
   – Нет.
   – Про кабана?
   – Нет.
   – Про льва?
   – Нет.
   – Про шакала?
   – Нет.
   – Про ворону?
   – Нет.
   – Про медведя?
   – Нет.
   – Про тебя?
   – Нет.
   – А что, оригинально, басня про баснописца!
   – Да при чём здесь я! Ты же про муравья обещал написать.
   – А зачем? – удивился Вадим. – Ну какой нормальный муравей на кабана прыгать будет. Дебил он, что ли!
   – Всё ясно. И у тебя, значит, с иносказаниями проблема. Но ты над моралью-то хоть подумал?
   – Какая ещё мораль! – воскликнул Вадим. – Все морали давно… профукали, выражаясь без рифмы. Нам, айтишникам, она ни к чему.
   – Да какой ты айтишник! Программист несчастный. Откуда вы только берётесь такие?
   – Какие?
   – Без художественного мышления.
   – Из будущего мы, – улыбнулся Вадим. – А ты из прошлого.

* * *


КГБ в деле

   Прошло полгода со дня гибели жены полковника, который служил в закрытом авиационном городке недалеко от Москвы. Её, заведующую местной сберкассой, сожгли вместе с любовником в деревянном домике на окраине районного центра. Трупы обоих так сильно обгорели, что установить точно, кто есть кто, было почти невозможно. Женщину опознали только по некоторым деталям украшений, одежды и обуви. Кому понадобилось совершить это чудовищное злодеяние, осталось загадкой. Достоверно доказано было лишь то, что это поджог.
   – Разрешите прикурить? – обратился к полковнику мужчина в клетчатой шляпе. Прикурил и присел рядом на широкий подоконник первого этажа здания столичного Военторга. – Обратно тоже на электричке? – Полковник молча поднялся и хотел было зайти в магазин, где простаивала в очереди за дефицитными шмотками давняя его подруга Анфиса. – Куда же вы, Роман Алексеевич? – задержал его голос незнакомца. – Нам обязательно надо поговорить.
   – О чём? – обернувшись, спросил полковник.
   – О том, что на самом деле произошло с вашей женой. Она жива и передаёт вам привет.
   – Вы кто и что вам нужно?
   – Да вы садитесь. Нам нужны документы по оптическим приборам для вертолётов, которые вы испытываете. Мы знаем, что подлинники в Свердловске, куда вы частенько наведываетесь. Передадите нам копии, и мы вернём вам жену. Любовница ваша будет, естественно, против, но тут уж ничего не поделаешь. Мы знаем, что жену вы любите больше. Тем более, что она вам не изменяла. И дети будут рады чудесному воскрешению мамочки.
   – Где она сейчас?
   – В Европе, Роман Алексеевич. Куда и вы со временем сможете всей семьёй перебраться, если согласитесь с нами сотрудничать.
   – Я подумаю об этом, – произнёс полковник. – Только подумаю. Но при одном условии. Если вы мне расскажите, кто там сгорел в доме?
   – Не переживайте, никого живьём мы не сжигали. Подходящие тела мы просто купили в морге. У вас ведь тоже всё продаётся.
   – А зачем вообще нужен был этот крематорий?
   – Чтобы вашу жену не искали.
   – Хорошо. Как с вами связаться?
   – Через неделю наш человек сам вас найдёт.

   Часа через два после этого разговора на улице директор Военторга передал сотруднику Комитета государственной безопасности записку, в которой некий полковник настаивал на оперативной встрече. Записку принёс в кабинет директора какой-то мальчик, сказав, что об этом попросил его дяденька военный.

   Прошла неделя. Встреча с «их человеком» состоялась. А ещё через несколько дней полковник получил приказ срочно выехать в Свердловск для получения очередного экземпляра сверхсекретного изделия. Никто в мире не придумал ещё тогда такую оптическую установку на вертолёты, которая обеспечивала бы точный обзор и фотосъёмку, независимо от манёвра и стрельбы боевой машины. На заводе дополнительно к оборудованию полковнику вручили пакет соответствующей технической документации, чего раньше никогда не делали.

   Далее события разворачивались следующим образом. Обмен жены на фотоплёнку с копиями состоялся в парке Горького. По легенде, какую придумали за кордоном на случай явления с того света жены полковника, её похитили, ограбили, избили и бросили в речку. Короче, всё, как в современном кино: ударилась головой, потеряла память, вылечил похожий на лешего знахарь и прочая ахинея.
   – Ну, ты молодец, Рома, – похвалила его жена, когда поздно вечером, уложив детей спать и слегка успокоившись, они мирно устроились за столом на кухне. – Я всё время верила в тебя. Настоящий русский полковник Родину не предаёт. А с запиской ты здорово придумал.
   – А ты откуда знаешь? – удивился полковник.
   – Я всё знаю, – призналась жена. – Я ведь там долго упиралась. А после того, как со мной побеседовал наш человек из британской разведки…
   – Погоди, ты же сказала, что была в Амстердаме?
   – Правильно, а служба английская. Так вот, когда Гарри, ой, он же просил не называть его, объяснил мне суть операции, я стала делать вид, что устала, хочу домой и на всё согласна.
   – Получается, ты была в курсе того, что здесь со мной происходит?
   – Конечно, – снисходительно улыбнулась супруга. – Я даже знаю, что тебе какую-то Анфису подсунули для правдоподобия.
   «Ну и дела! – воскликнул про себя полковник. – Контора и здесь всё предусмотрела. Невидимый фронт важнее личного. А я-то думаю, куда она исчезла, чертовка, почему больше не звонит и не требует расписаться?»

   Контора не только это предусмотрела. В результате операции, разработанной и проведённой агентом Гарри, КГБ получил кучу возможностей и преимуществ. Вскоре жену полковника устроили старшим бухгалтером в Промимпортторг в расчёте на то, что в Амстердаме этим непременно заинтересуются. И не ошиблись. Полковник тоже не остался без дела. Лубянка регулярно получала от него донесения о тайниках, шифрах, связях и прочих шпионских прибамбасах. А документы, благодаря которым он вернул жену, оказались на одну тысячную липовыми. И заключалась эта одна тысячная в маленьких неточностях по монтажу прибора и полировке особого вида стекла, неизбежно приводящих к вибрации и замутнению обзора.
   Длилось такое «сотрудничество» с британской разведкой лет пятнадцать. До развала Советского Союза точно. А дальше, не знаю.

* * *


Визит драматурга

   В кабинет известного в России исторического просветителя вошёл некто, сходу представившийся начинающим драматургом. Хотя возраст его прямо свидетельствовал о том, что не только начинать, но и заканчивать ему чего-нибудь было уже категорически поздно. В руках он держал тощий пожухлый портфель времён послевоенных пятилеток.
   – Меня зовут Пантелеймон Будуаров, – пылая тлеющим взором, закончил представлять себя вошедший.
   – Садитесь, пожалуйста, чай, кофе? – вежливо предложил просветитель.
   – Я сяду. А всё остальное потом. Дело не терпит отлагательств.
   – А что случилось?
   – Как что! Целое поколение потеряли. Они же ничего не знают.
   – Кто они?
   – Молодёжь, форменные невежды! Спрашиваю, кто такой Ленин? Они глаза таращат.
   – Да, с молодёжью у нас проблемы. А я-то чем могу помочь?
   – Не притворяйтесь. Вы же учёный, бывший министерский чиновник, у вас награды, звания, связи. Я недавно по радио вас слушал. Очень даже забавно вы там про одного полководца рассказывали. Из крепостных да сразу в генералиссимусы. Не пойму только, на кой чёрт ему эти Гималаи сдались!
   – Вы о Суворове, что ли? Так он не был крепостным. И не Гималаи, а Альпы.
   – Тогда все были крепостными.
   – Нет уж, позвольте! – хотел было защитить историческую правду просветитель.
   – Не позволю! – властным тоном прервал его Пантелеймон Будуаров. – Потому, что вы ничего не делаете, а я сделал.
   – Любопытно. И что вы такого сделали?
   – Я написал пьесу. Вот здесь она, в этом портфеле. Пьеса так и называется Великий Ленин. Вы ведь знаете, что он великий?
   – Подозреваю.
   – Так вот. Я хочу, чтобы вы помогли мне толкнуть мою пьесу в молодёжь. То есть поставить её во всех театрах страны и загнать туда всё подрастающее поколение.
   – А пьесу-то хорошую написали?
   – Естественно, как говорят у нас в Пензе.
   – Так вы из Пензы?
   – Ну что вы, упаси Бог. Это такая фишка для непринуждённой беседы.
   – А пьесу по источникам писали?
   – Обижаете. Как нам реорганизовать Рабкрин наизусть выучил.
   – Что вы говорите! А вы можете в кратких словах рассказать содержание пьесы?
   – Пожалуйста. Знаете ли вы, что в 1917 году Ленин был в Шушенском?
   – Припоминаю.
   – И вот, когда он там с Крупской чалился, выражаясь красноречиво, в это время из Израиля в Ленинград прилетел Троцкий.
   – Ужасно! А куда же ЧК смотрела?
   – Ну, голубчик, уж вам-то следовало знать, что ни ЧК, ни КГБ, ни ФСБ тогда не было. Всей правоохранительной системой заправлял кто? Ну, думайте, думайте.
   – Неужели? И тогда тоже!
   – Факт. Он и расправился с Троцким.
   – А Ленин тут при чём?
   – Так это же Владимир Эдмундович шарахнул по Зимнему из Катюши.
   – Это Дзержинский Эдмундович. А Ленин Ильич.
   – То-то я смотрю, отчество у него какое-то неродное.
   – А из чего он шарахнул, простите? – решил уточнить название грозного орудия просветитель, хотя ему и так уже было всё ясно.
   – Расцветали яблони и груши, – тихо запел драматург. – Ну, догадались? Потом вместе споём. Очень крутая песня, как говорят у нас в Жиздре.
   – Так вы из Пензы или из Жиздры?
   – Из Жиздры. А в Пензе пусть черти живут.
   – А революцию-то Ленин как совершил?
   – Элементарно! Набрал кредитов в Сбере под поручительство Берии и совершил.
   – В каком ещё Сбере? Его тогда не было!
   – Ошибаетесь, товарищ. А история ошибок не прощает, как говорят у нас в Сызрани.
   – И в Жиздре, значит, тоже пусть черти живут?
   – Пусть.
   – А как это Троцкий из Израиля прилетел, если тогда такого государства ещё не было?
   – Как же вы далеки от народа! Может, где-то его и не было, а у нас оно всегда было.
   – А на чём он прилетел?
   – На иранском беспилотнике.
   – Зачем?
   – Чтобы Ленину помешать.
   – А-а, понимаю. Троцкому нужна была революция во всём мире, а не только в России?
   – Ничего вы не понимаете. Политика тут ни при чём. Тут у меня в пьесе жуткая любовная интрига. Троцкий был холериком, а Ленин сангвиником. Но влюблены они были в одну женщину из подсобки, то ли в Ашане, то ли в Леруа Мерлен.
   – А что, сто лет назад эти магазины тоже были?
  – В истории ничего нового нет, как говорят у нас в Нижнем Тагиле. Но черти там не выживут, даже не надейтесь. В Сызрани ещё кое-как, а там им хвосты быстро накрутят.
   – Да чёрт с ними! Интрига-то ваша как разрешилась?
   – Проще пареной репы. Он, ну вы понимаете о ком я, повязал Троцкого на проспекте Сахарова и выслал его куда, ну?
   – Неужели в Нижний Тагил?
   – Правильно. После чего Ленин мог встречаться один, без сопровождения демона революции, с кем угодно и где угодно, даже на Красной площади рядом с Мавзолеем.
   – А Крупская как же?
   – А та днями просиживала в смартфоне и ничего не замечала.
   – Вот что хотите со мной делайте, но ни о каких смартфонах в те времена даже не слыхивали. Но пьесу вашу мы всё равно толкнём, куда надо. Обещаю.
   – Не обещайте деве юной, как говорят у нас на Арбате.
   – Кстати, а где рукопись? – спросил исторический просветитель. – Вы мне даже не показали её.
   – Какую рукопись? – успел вымолвить начинающий драматург и повалился набок. Хорошо, кресло было глубокое.
   Помощница просветителя вызвала скорую. Приехали быстро. Пока приводили старого человека в чувство, проверили его портфель. Никакой пьесы там не оказалось. Зато нашли социальную карту москвича и персональное приглашение от «Московского долголетия» в танцевальную группу. По ним и определили, что никакой он не Пантелеймон Будуаров, а просто Пётр Бурлаков.
   – Два в одном, – поделился с хозяином кабинета доктор. – И склероз и деменция. Ему же сто лет почти. Но вы не волнуйтесь, мы сами доставим дедушку домой в целости и сохранности.
   
* * *


Врать уметь надо

   Сидят на скамейке в парке два очень пожилых соседа по дому, два деда, можно сказать. Один неторопливо, по глоточку, отпивает пиво из бутылки. Идут трое полицейских, при полной амуниции, видно, что на дежурстве. Останавливаются перед дедами.
   – Почему нарушаем? – спрашивает сержант с планшетом на боку, не иначе как старший по наряду. – Распивать спиртные напитки в общественных местах строго запрещено. Такой порядок. Придётся штраф заплатить.
   – Я не пью, – говорит один дед и, показывая на товарища, отодвигается на край скамейки. – Это он нарушает. Я его предупреждал, что нельзя.
   – Ребята, родненькие, простите дурака старого, – виноватым тоном заговорил другой дед. – Я вообще не пью. Но сегодня день танкиста. А я в танковых войсках служил. Вот и решил отметить.
   – Всё равно не положено, – говорит сержант и берёт в руки планшет. – Предъявите ваши документы.
   – Да какие документы, помилуй, сынок, – искренне недоумевает нарушитель порядка. – Я же просто погулять вышел.
   – Тогда назовите фамилию, имя, отчество. Я запишу, и вы всё получите по почте.
   – Канделябров Давид Мордехаевич, – не раздумывая ни секунды, представился дед с бутылкой.
   – Ну и данные у вас, – удивляется сержант, записывая их на листок бумаги в планшете. – Необычные какие-то, редко встречаются.
   – Да уж какие от родителей достались.
   – А фамилия через «о» или через «а» пишется?
   – Через «а», конечно. И в отчестве тоже через «а». Не ошибитесь, пожалуйста.
   – Мардехаевич, что ли?
   – Нет, третья гласная «а» после «х». Другую гласную тут ставить нельзя, а то некрасиво получится.
   – Ладно, записал всё красиво, как вы сказали. Теперь адрес?
   – Москва, улица Адмирала Кутузова, дом тридцать один, квартира тринадцать, – опять же без промедления ответил дед и бросил недопитую бутылку в стоящую рядом урну.
   – Две чёртовы дюжины, одна против другой, – с улыбкой заметил сержант. – И как вам по такому адресу живётся?
   – Нормально. Почти полвека уж обитаем с женой в этом доме.
   – Хорошо, – подытожил сержант. – Я всё записал. Ждите квитанцию.
   – А вы всё правильно записали? – забеспокоился дед. – А то пришлют не мне и не туда.
   – Не волнуйтесь, гражданин. Ваши данные я зафиксировал точно.
   Когда полицейские отошли на почтительное расстояние, всё время сидевший до этого молча второй дед, воскликнул:
   – Ну ты даёшь, Петрович! Да ещё имя моё присвоил. И ни в какой армии ты не служил, сам же рассказывал. И жены у тебя нет. И дом у нас новый. И номер у него не тот. И квартира твоя две шестёрки. И никаким адмиралом Кутузов не был. Одно правда, что день танкиста сегодня.
   – Это ты даёшь, трус несчастный! – возразил Петрович. – Я бы другое имя придумал, если бы ты не испугался и в сторону не отскочил. И про великого полководца нашего я без тебя всё знаю.
   – Не обижайся. Я же просто пошутил. Откуда я знал, что они серьёзно привяжутся. Наверняка они тоже спектакль разыграли, ни протокола, ни свидетелей. Ты лучше признавайся, кто тебя так лихо врать научил?
   – Отец, когда мне лет десять было. Взял как-то с собой под Новый год в лес за ёлкой. Мороз, помню, был сильный. Срубили мы небольшую ёлочку, идём себе домой, и вдруг лесник с дружинниками. И тоже блокнотик достали и фамилию у отца спрашивают. А он спокойно так отвечает, Канделябров. А я рядом стою, молчу. Записали всё со слов отца и отпустили. Вот с тех пор я и не представляюсь как есть без особой нужды.
   – А попроще нельзя было придумать?
   – Э-э, Давидка, тебя ли учить этому! Вот сказал бы я им честно, что я Сидоров Иван Петрович, проживающий на улице Ленина, они бы ни за что не поверили. Короче, врать уметь надо.

* * *


Убийство в Большом театре

   Лихие девяностые. Трое молодых рэкетиров требуют деньги у пожилого коммерсанта. Это такое кино смотрит по телевизору Анжела. Вдруг звонок по смартфону мужа, который греется в ванне. Уверяет, что горячая вода для сосудов полезна и думать помогает. Анжела берёт аппарат и, не отрываясь от экрана телевизора, говорит:
   – Слушаю.
   – Кто это?
   – А вы кто?
   – Соломон Кавалерия.
   – И что вам надо?
   – Позовите Михаила.
   «Ага, сейчас, – взволнованно подумала Анжела. – Разбежался. Это точно те кавказцы, которые наехали на Мишину фирму».
   – Его нет, – стараясь не выдавать испуг, соврала она.
   – Передайте ему, когда появится, что звонил Соломон Кавалерия.
   «Ну, надо же, с кем связался, – снова подумала Анжела. – Имя-то какое-то подозрительное, а фамилия вообще бандитская».
   – Не передам.
   – Почему?
   – А он умер.
   – Давно?
   – Похоронили уже.
   – Где?
   – На Новодевичьем кладбище, – вспомнив первое попавшееся, ответила Анжела.
   – Большой человек, однако, сочувствую, – произнёс собеседник и отключился.
   – Звонил кто-то? – выйдя из ванной, спросил муж, здоровенный такой тридцатилетний бугай, бывший боксёр, чемпион. Только чего Анжела сказать точно не смогла бы, путает постоянно.
   – Звонил какой-то Соломон Кавалерия, – не хотела, а всё равно проговорилась Анжела.
   – А кто это?
   – Тебе лучше знать, – продолжая смотреть телевизор, ответила Анжела. – Ты же постоянно вляпываешься в разные истории.
   – В какие ещё истории?
   – А вчера что ты рассказывал про кавказцев?
   – То, что они приехали. И мы вместе будем создавать новый бойцовский клуб. А при чём здесь это?
   – При том, что себя не жалко, так меня пожалей.
   – Ну, началось. Так, я не вижу последний номер, – взяв свой смартфон, сказал Михаил. – Надо перезвонить и спросить, кто же это такой Соломон Кавалерия.
   – Не надо.
   – Почему?
   – Наверняка бандит какой-нибудь.
   – У тебя все бандиты. И я бандит. Смотришь ерунду всякую. Где номер-то?
   – А я удалила его, – призналась Анжела и, чтобы не нарваться на скандал из-за этого, решила тут же поменять тему разговора. – Ты лучше скажи, когда в Большой театр меня сводишь? Сколько я могу напоминать об этом! Я же говорила тебе, что ни разу там не была.
   – Обязательно свожу, не беспокойся. Вот как раз насчёт билетов из мэрии должны позвонить. Специально для тебя заказал лучшие места в партере. В кассе на них билеты не купишь.
   Но никто из мэрии Михаилу не позвонил. Ни через день, ни через неделю, ни потом. Неудобно, но Михаил всё же решил сам позвонить новому знакомому, чиновнику по спортивным делам, который и обещал достать билеты в Большой.
   – А мне сказали, ты умер, – удивился этот самый знакомый, тоже бывший боксёр.
   – Это кто такое сказал! – в свою очередь удивился Михаил.
   – Жена твоя, наверно, если ты женат. Я позвонил, хотел билеты тебе передать, а она сказала, что тебя уже похоронили.
   – А как ты назвал себя, когда позвонил?
   – Как есть, так и назвал, Соломко Валерий. А что?
   – Так это ты, оказывается, Соломон Кавалерия?
   – Не понял.
   – Да это ей так послышалось
   – А зачем она придумала, что ты умер?
   – Да ей всё бандиты мерещатся. Извини, что так получилось. Но от билетов мы не отказываемся.
   – Теперь только через месяц, дорогой, не раньше.
   Вечером Анжела спросила мужа:
   – Когда в Большой театр пойдём?
   – А театр закрыли на месяц, – с невозмутимым выражением лица ответил Михаил. – В связи с убийством. Представляешь, какой-то солист балета прыгал-прыгал по сцене, потом достал пистолет из бандажа, это такие обтягивающие трусики, и выстрелил в первый ряд прямо во время спектакля.
   – А как он туда пистолет-то засунул?
   – Потом покажу. А тебя только это интересует, а кого убили тебе не интересно?
   – Ну, и кого же?
   – А помнишь, мужик звонил, меня спрашивал?
   – Соломон Кавалерия, что ли?
   – Его самого.
   – А за что?
   – А чтобы чужих жён не отвлекал, когда они телевизор смотрят.
   – Ну и правильно! – решительно заявила Анжела. – Туда ему и дорога, бандит несчастный.

* * *


Бородатый мишка

   – А борода у него какая, если бы ты только видел, длиннее рогов! – и Димка опустил правую ладонь почти до пола. – А перед нашим отъездом в Москву он ещё дядьку одного закатал.
   – Как это закатал? – удивился Алёша, слушая на перемене рассказ школьного дружка о его приключениях летом в деревне у бабушки.
   – Ну, так бабушка сказала, – и в этот миг раздался звонок на урок. – Забодал, короче, как козлы бодают, не знаешь, что ли.
   – Все выучили басню, которую я задавала? – спросила учительница, уткнувшись в классный журнал.
   Алёша чувствовал себя уверенно, уж он басню «Квартет» выучил на пятёрку.
   Именно его, как по заказу, и вызвала учительница к доске.
   – Проказница-мартышка, осёл, козёл, да бородатый мишка затеяли сыграть квартет, – громко продекламировал Алёша.
   И тут по непонятной для него причине все ребята в классе расхохотались.
   – Давай сначала, – тоже почему-то улыбаясь, предложила учительница.
   – Проказница-мартышка, осёл, козёл, да бородатый мишка затеяли сыграть квартет, – снова продекламировал Алёша.
   – Так, это уже не смешно, – строго прервала его учительница. – Скажи честно, ты выучил задание?
   – Конечно, выучил, – признался Алёша, хотя сам уже начал сомневаться в этом, потому что класс продолжал дружно смеяться.
   – Тогда читай точно по тексту, – приказала учительница. – И не забывай, что ты не в цирке.
   – Я не забываю, – с обидой в голосе тихо произнёс Алёша и снова, в третий раз уже, у него получился бородатый мишка.
   Дальше учительница ничего слушать не стала. Заподозрив, видимо, что-то неладное в поведении своего третьеклассника, она спокойно усадила его на место без оценки ответа.
   Потом, правда, быстренько всё прояснилось. Когда Алёша узнал, как он неумышленно, просто оговорившись, переделал самого дедушку Крылова. А всё из-за этого Димки с его бородатым козлом.
      
* * *


Горчица с икрой

   Новогоднее застолье. Семья Громовых с улицы Новая Басманная пригласила в гости давних своих друзей – семью Гиршиных с улицы Старая Басманная. Громовы считали себя русскими, хотя кого только не намешано было в их родах и по жене и по мужу. А Гиршины считали себя евреями, хотя в целом по предкам, даже со стороны жены, со стопроцентным доказательством это тоже не подтверждалось. Дети их выросли и отмечали праздники уже сами по себе.
   – Холодец у тебя сегодня просто бесподобный, – похвалил вдруг жену Василий Петрович.
   – Куда ж ты столько горчицы положил? – удивилась она.
   – А я люблю её и могу сколько угодно съесть.
   – Прямо без мясного, в чистом виде, – шутливо добавил Арон Шаевич.
   – А что, целую столовую ложку запросто съем и даже не поморщусь.
   – Не верю.
   – Спорим?
   – Спорим. На что?
   – На банку икры.
   – Согласен. Дамы, вы свидетельницы.
   После этого Василий Петрович действительно взял ложку, выдавил на неё из тюбика приличную горку горчицу и, театрально причмокивая, съел её. Конечно, ему было ужасно плохо, во рту всё заполыхало, глаза заслезились, но… спор есть спор.
   – И где ты деньги на икру возьмёшь? – спросила жена Арона Шаевича.
   – Не вижу ничего особенного, – вместо прямого ответа заявил вдруг её муж. – Я тоже так могу.
   – Попробуй, – предложил Василий Петрович.
   – И пробовать нечего, – сказал Арон Шаевич и в точности повторил всё то, что сделал с горчицей Василий Петрович.
   Когда прощались, то перед самым уходом жена Василия Петровича спросила жену Арона Шаевича, да так, чтобы мужья слышали это:
   – Сара, а ты не знаешь, зачем наши умные мужчины по ложке горчицы съели?
   – Откуда я знаю, Наташа, – пожала плечами жена проигравшего спорщика. – Главное, что никто никому ничего не должен.

* * *


Гипнотизёр

   Хотите – верьте, хотите – нет. Было это очень давно. Я, начитавшись разных книг и статей о гипнозе, решил сам кого-нибудь загипнотизировать. А кого? Приятелей по двору – бесполезно. Надо, чтобы испытуемый совсем не знал меня, не видел раньше в своём кругу и безусловно верил, что я обладаю гипнотическими способностями. Типа: написано «Правда» – значит, правда; указано на афише «Народный артист» – значит народный артист; сказано, гипнотизёр – значит, он самый.
   Для эксперимента выбрали одного обычного парня из соседнего цеха (работал я тогда токарем на АЗЛК, и было мне восемнадцать лет – почти мужик уже взрослый по тем временам). И наш и тот другой цех были огромными, под тысячу работников каждый. Кто-то из нашей бригады просто случайно знал того парня и несколько раз по моей специальной подсказке рассказывал ему обо мне, как об уникальном субъекте. Тот заинтересовался и согласился прийти в обеденный перерыв и попробовать моё воздействие на себе.
   Вот он пришёл. Мы (я, он и человек десять любопытных и исподтишка хихикающих рабочих) спустились в подвальное помещение цеха, в раздевалку. Я попросил всех молчать, поставил его лицом близко к стенке между шкафами, сам расположился чуть сзади, а за мной – сильно сомневающаяся во всей этой затее разновозрастная публика.
   Сеанс начался. Я монотонно, прерывая счёт усыпляющими фразами, досчитал до десяти, приказал парню слушать только меня и спать. И он, правда, заснул, слегка наклонившись вперёд и прижавшись с закрытыми глазами лбом к стенке. Я сам растерялся, опешил даже, но не подал виду и стал приказами поднимать ему поочерёдно руки, то до плеча, то выше. Движения его были неестественно послушными, роботоподобными какими-то. Просто усилиями извне опустить ему руки было невозможно, они опять, как на пружинах, поднимались в то положение, которое я обозначил словами.
   Неискушенная в таких делах публика была поражена. Все видели, что никакого подвоха тут нет. Парень действительно погрузился в гипнотический сон с непосредственным восприятием внушений с моей стороны. Конечно, нашлись сразу шутники, которые начали советовать мне снять с него штаны, поставить на колени, заставить ползать и проделать с ним прочие смехотворные манипуляции. Но мне было совсем не до смешков. Я никого толком не слышал, а думал лишь о том, как вывести испытуемого из этого самого сна.
   До сих пор рад тому, что всё завершилось благополучно. Я досчитал до десяти, прерывая счёт картинками пробуждения. Но этого оказалось мало. Пришлось считать дальше, украшая процесс новыми ощущениями выхода в реальность. Хорошо, что я ни разу не сбился и не заикнулся. На счёте двадцать парень проснулся, очумело взглянул на всех и направился к выходу. Я только успел спросить его, помнит ли он что-нибудь. Он отрицательно покачал головой и признался, что вообще не заметил, как уснул. На том всё и закончилось. Больше я никогда ничего подобного не проделывал. Хотя мог, наверно, совершенствуя такие навыки.
   Однако, я не только об этом случае, как таковом. А о том ещё, почему же всё-таки нормальный с виду парень попал в подневольное гипнотическое подчинение. Полагаю, что на моём месте и на его месте мог быть кто угодно. Как персонально, так и коллективно. Наверное, все мы делимся в разнообразных формах и проявлениях на тех, кто внушает, гипнотизирует, и на тех, кто спит или полудремлет с несамостоятельным восприятием происходящего. Чтобы жить в реальном мире и не подчиняться чужим командам, нельзя никого и ничего принимать просто на веру. А мы все, в большинстве своём, принимаем. Вот и ползаем зачастую без штанов и на карачках. Сами при этом смеёмся и других потешаем. Да ладно, просто смеёмся, а то ещё и в драку лезем под влиянием веры в кого-то или во что-то.

* * *


Без огласки

   – Он известный спортсмен, депутат, его вся страна знает. И мои родители известные люди. Поэтому, ваша честь, если можно, сделайте всё без огласки.
   – Главное, чтобы обе стороны помалкивали. А теперь ответьте мне на следующие вопросы. Сколько вам лет и когда вы познакомились с ответчиком?
   – Двадцать семь. С ответчиком я познакомилась три года назад в Швейцарии. Он там отдыхал, а я материал для кандидатской диссертации собирала.
   – В течение этих трёх лет были у вас интимные отношения с другими мужчинами?
   – Нет, я люблю только его. Если честно, то я даже в мыслях не допускала измены.
   – Предполагаемый ответчик предлагал вам выйти за него замуж?
   – Ни разу. И для меня самой это загадка.
   – Вы предохранялись от беременности?
   – Нет. Наоборот. Я хотела, но всё не получалось. И вот, наконец, получилось. И я хочу, чтобы у моего ребёнка был законный отец. Вы же сама женщина и понимаете меня.
   – Я-то понимаю. Только я не понимаю, почему он этого не понимает и отказывается признавать своего ребёнка. Может, он сомневается, что это его ребёнок?
   – Такого не может быть. Мы практически не расставались. Я почти всегда была у него на виду, и он точно знал, что никого кроме него у меня нет.
   – Ладно. Я обязана ещё раз спросить. Вы настаиваете на своих требованиях о признании указанного вами гражданина отцом вашего ещё не родившегося ребёнка?
   – Да, настаиваю.
   – Вы подтверждаете, что вам известно о предварительном характере делопроизводства, и что рассмотрение вашего заявления в любом случае будет отложено до рождения ребёнка?
   – Подтверждаю. Но мне подсказали, что лучше подать такое заявление заранее, чтобы у отца было достаточно времени принять правильное решение.
   – Хорошо. Через час ко мне должен явиться ваш друг на такое же собеседование. А дальше посмотрим. До свидания.
   Прошёл час. Тот же кабинет одного из районных судов Москвы.
   – Объясните, гражданин, вам уже сорок лет, у вас безупречная репутация, солидное положение в обществе, а признавать ребёнка и жениться отказываетесь. Почему?
   – Потому, что уважаю женщин и не хочу делать их несчастными.
   – То есть, как это?
   – Дело в том, что я не могу быть отцом из-за того, что переболел в детстве свинкой. Я знал, зачем вы меня пригласили, поэтому предоставляю суду такое вот официальное заключение. Если дата на нём вас не устроит, я принесу свежее. Или вы можете сами сделать запрос об этом в любое учреждение. Я готов пройти соответствующее обследование, где угодно. Мне искренне жаль заявительницу, она замечательная, умная, образованная, из приличной семьи, аспирантуру закончила, кандидат политических наук. Но я никогда ничего ей не обещал, о длительных отношениях не просил и в свободном поведении не ограничивал. А её заявление для меня как удар. В смысле того, на что, оказывается, способны женщины. Я не измену там какую-то имею в виду, а попытку через суд повесить на мужчину чужого ребёнка.
   – Почему же вы ей сами об этом не сказали, когда она поставила вас в известность, что беременна?
   – А что я должен был сказать ей? Начать допытываться, когда и от кого? Я подумал, что она сама про себя всё знает и поведёт себя достойно.
   – Значит, так. Того, что вы мне передали, пока достаточно. Видимо, мне на днях предстоит ещё раз встретиться с вашей подругой.
   – С бывшей подругой.
   – Ну это, как вам угодно.
   И встреча такая состоялась. Дословно очередной диалог я излагать не буду. Скажу только, что заявительница после ознакомления с врачебным заключением о невозможности иметь детей от ответчика расплакалась и призналась судье, что некоторое время назад, совпадающее с началом срока беременности, она съездила на неделю в Крым и там познакомилась с одним армянином. Имени его она не помнит. А поездка была связана со сбором материалов для докторской диссертации. От требований своих обратившаяся за судебной защитой отказалась, произнесла тихо «Извините, ваша честь» и удалилась.
 
* * *

Закон дружбы

   Общественные бани живы ещё, оказывается. С парными в кафеле и с металлическими тазиками на лавках. И вот сидят в просторном предбаннике раскрасневшиеся после парилки и укутавшиеся в простыни два бородатых бугая лет под сорок. А напротив, тоже в простыне, сидит чисто выбритый мужичок, явно намного старше и заметно поддатый уже. У бугаев пиво, у мужичка во фляжке что-то.
   – Представляешь, – говорит один бугай. – Я их прикрываю, всё для них делаю, а они сдают меня конкурентам. Друзья, называются.
   – А я тебя предупреждал, – говорит другой бугай. – Я тоже думал, что мы дружим. А когда они все вместе заяву на меня накатали…
   И так ещё минут пять обсуждали и осуждали они кого-то. Тех, кого они считали своими друзьями, кому помогали, кому верили, а в итоге – предательство и проблемы. И, главное, что те знать этих не хотят больше и не идут ни на какие контакты.
   – Извините, ребятки, – хлебнув чего-то из фляжки, обратился вдруг к бугаям мужичок. – Я слышу, о чём вы говорите, и вот что хочу сказать вам. В конце пятидесятых детей было много, после войны нарожали. В садик я уже не ходил, а взрослые работали все. И мать после первого класса отправила меня из Москвы к деду в деревню. Как сейчас помню, посыпал он мне сахаром ломоть хлеба в день приезда, побрызгал водичкой сверху, и я выхожу с этим лакомством на улицу. А местные пацаны увидели и давай орать: «сорок восемь, половину просим». Ну, я одному отломил кусочек, другому. А потом они в футбол стали играть, а меня не берут. Я деду пожаловался, а он говорит: «А ты завтра, выйдешь, и крикни – сорок один, ем один». Я послушал деда, так они после этого стали меня ещё жадиной-говядиной обзывать и всё равно ни в какие игры не берут. Я снова к деду, а он и говорит: «А пошли ты их всех по-русски …».
   – Прямо так и сказал? – удивились бугаи. – Вы же ещё ребёнком были.
   – Зато на всю жизнь запомнил.
   – И что, послали?
   – Послал, – отхлебнув очередную порцию из фляжки, ответил мужичок. – Ещё как послал. Самому задиристому из них даже нос расквасил. И сразу все зауважали меня. Сами стали звать, и в футбол, и в лапту, и в пряталки, и в городки, и в чижика, и на речку. Вот такой закон дружбы получается, ребятки. Дедов слушать надо. Особенно, когда государством управляешь.

* * *


Установка на сон

   Два давних друга, этакие новые разночинцы, встречаются по субботам в кафе на Арбате. Благо, живут недалеко оба. Одного зовут Станислав, другого Георгий. Обоим под пятьдесят.
   – Что-то ты исзевался сегодня весь? – заметил Станислав. – Того и гляди, графин проглотишь.
   – Сплю плохо, – пожаловался Георгий. – Зимой ночи длинные, темно, а я неделю уже в пять утра просыпаюсь. Можно даже на часы не смотреть, минута в минуту. И днём поспать не получается. Не знаю, что делать.
   – Я знаю, кто знает, – уверенно заявил Станислав. – Знахарь один, Васька-печник. Он в области живёт. Пару лет назад я его через знакомых от незаконного предпринимательства отмазал. Печки без разрешения клал. Я ему позвоню сейчас.
   – Да подожди ты! – запротестовал Георгий. – Какой ещё Васька-печник?
   – Настоящий.
   – Но у меня же нет печки.
   – Зато есть проблема со сном. А у него очередь из страдальцев всяких. Был печником, стал знахарем.
   – И тоже без разрешения?
   – Не сомневайся, людей он лечит также хорошо, как печки кладёт. И не остывают, и не дымят.
   – И как же он лечит? – хотел было засмеяться Георгий, а сам, зажмурив глаза, зевнул в очередной раз. – Кирпичом по башке бьёт, что ли?
   – Ну, что за шутки! – возразил Станислав. – Он просто советует.
   – Ну, например?
   – Пожалуйста. Храпел я жутко, жена наушники надевала, а сосед в стенку колотил. Звоню Ваське. А он и говорит, на спине больше не спи, на живот переворачивайся.
   – И что, помогло?
   – Ещё как!
   – И в чём секрет?
   – Оказывается, когда ты спишь на спине, то яйца-то западают, и тяги нет.
   – Ну, знаешь, это просто анекдот старый, – махнул рукой Георгий.
   – Возможно, – согласился Станислав. – Но помогает же. Или вот другой пример. Про жену. Медведь, говорю, каждую ночь ей снится. Огромный, лохматый, когти, как грабли. Набрасывается на неё, и она вскакивает.
   – Что вскакивает?
   – Жена, говорю, вскакивает с постели.
   – И что?
   – Так вот, Васька и посоветовал. Когда, говорит, медведь нападёт снова, пусть она выставит перед ним большой лист фанеры, он фанеру когтями пробьёт, а ты с обратной стороны эти когти-то молотком и загни.
   – Чушь собачья! – разочарованно произнёс Георгий. – А где она фанеру возьмёт? И молоток откуда? И ты рядом на животе лежишь?
   – Ты что, дурак! – искренне удивился Станислав. – Это всего лишь установка такая на сон. Подумаешь заранее об этом, оно и приснится.
   – Это ты дурак, если какому-то деревенскому знахарю веришь!
   – Не верю. Но медведь её больше не беспокоит, и спит она, как убитая. Я даже на спину переворачиваюсь иногда. Короче, думай, что хочешь, а я звоню ему.
   – Кому, медведю?
   – Алло!.. – Станислав позвонил всё-таки печнику, выслушал его внимательно и сказал другу: – Значит, так. Перед тем, как лечь спать, переведи все часы в доме на два часа вперёд. И будешь просыпаться не в пять, а в семь. Так Васька велел. Понял?
   – Иди ты! – послал его в сердцах Георгий. – С таким невеждой и пить-то противно.
   – Я-то пойду. Тем более, что мы уже всё выпили. Но завтра я специально явлюсь и проверю.
   В воскресенье, ровно в десять часов утра, дверь Станиславу открыла жена Георгия.
   – А Жора не вставал ещё, – с тревогой доложила она – Представляешь, время двенадцать, а он спит себе, как медведь в берлоге.
   – Ничего страшного, – успокоил её Станислав. – К весне обязательно проснётся.

* * *


Сила искусства

   Станиславский на перекладине, в гимнастёрке, не подпоясанной ремнём, раз за разом выполняет подъём переворотом. Рядом замполит, другие офицеры, военный корреспондент с фотоаппаратом, немного дальше солдаты – все с удивлением наблюдают за происходящим. Один из офицеров считает, который раз уже Станиславский переворачивается через перекладину:
   – Девяносто один, девяносто два, девяносто три…

   Через неделю в кабинете замполита один из офицеров вслух читает газету с названием «За Родину!»:
   – За плечами ефрейтора Станиславского всего год службы, а он вновь удивил своих товарищей и командиров своими незаурядными спортивными достижениями. На днях в присутствии нашего корреспондента он сто пятьдесят раз выполнил подъём переворотом и сто двадцать раз подтянулся на перекладине. Вот такие парни служат в группе советских войск в Германии.
   – Никогда бы не поверил, если бы сам не видел, – говорит замполит. – И откуда в нём такая сила!

   На другой день после завтрака замполит срочно вызвал Станиславского к себе. Но в кабинете оказался ещё один офицер, капитан из особого отдела.
   – Как служится? – спрашивает особист.
   – Нормально, товарищ капитан, – бодро отвечает Станиславский. – Всё в порядке.
   – Молодец! Насчёт тебя у нас никаких сомнений. В армии сверхсрочно не думаешь остаться?
   – Никак нет. После демобилизации в институт физкультуры поступать буду.
   – Правильно. Если надо будет, характеристику мы тебе дадим соответствующую. А пока у нас к тебе вот какое дело. Надо взять под защиту одного солдата с высшим образованием.
   – Не солдата, а уникума, – с раздражением уточняет замполит. – Феофелактова из второго взвода первой роты. Да ты его знаешь.
   – Не знаю, но видел, – говорит Станиславский. – Толстомясый такой, над ним ещё смеются все?
   – Он самый, – подтверждает замполит. – Одна морока с ним, честное слово. И ведь не комиссуешь его без законной причины.
   – То есть другого выхода нет, – говорит особист. – Что можно сказать о нём, чтобы ты понял проблему. Он москвич, историк, из интеллигентной семьи, один у родителей, женат. К армейской жизни абсолютно не приспособлен, год в армии продержаться не может, ни одной воинской специальности не освоил, хотя человек он, видимо, неплохой. Но оружие ему доверить нельзя, технику тоже. В роте его постоянно обижают и даже издеваются над ним. Масло и сахар отбирают, а дома он наверняка привык хорошо покушать. Ни с кем не дружит, последнее время постоянно в депрессии, заикаться стал. Так ему, видите ли, плохо у нас. Не дай бог руки на себя наложит. А допустить подобного или другого происшествия с ним нам никак нельзя. И мы очень надеемся, что под твоей защитой этот самый уникум, как говорит замполит, дослужит свой срок спокойно. И вернём мы его на гражданку живым и здоровым. Как ты к этому относишься?
   – Положительно, – не раздумывая, отвечает Станиславский. – Если только это служебное задание.
   – Именно задание или комсомольское поручение, – говорит замполит. – Как тебе будет угодно. Но прошу тебя, в рамках дозволенного. Никого калечить не надо.
   – И я прошу тебя, даже приказываю, силу не применяй, – строго говорит особист. – Мы полагаем, одного твоего авторитета будет достаточно. Просто выкажи своё расположение к нему, пообщайся с ним, разыграй какую-нибудь сценку. Ты же Станиславский, продемонстрируй силу искусства, пусть все поверят, что вы дружите. Понял?
   – Так точно, товарищи капитан! – улыбаясь, соглашается Станиславский. – Разрешите приступить к выполнению?
   – Ты не шути, дело серьёзное, – говорит замполит. – Чуть чего, сразу ко мне. Всё, можешь идти.
   Станиславский уходит.
   – Хороший парень, – замечает особист. – К нам бы его. Но всё равно проследи, чтобы он не переусердствовал и дров лишних не наломал. Как в первый день после прибытия. Троих тогда в санбат уложил.
   – Да старики сами виноваты были, хотели у него часы и ремень отобрать на дембель. А парень он действительно, хороший, – подтверждает замполит. – Мы тут на днях анкетирование провели среди личного состава с вопросом, на кого из сослуживцев вы больше всего хотели бы походить. Так вот, девяносто процентов ответили, что на ефрейтора Станиславского.

   В этот же день перед ужином Станиславский, прислонившись на улице к оградке возле казармы, наблюдает со стороны за Феофелактовым, который стоит в середине шеренги взвода, выстроенного отдельно от всей роты.
   – Вольно! – командует прапорщик. – Всем оставаться на месте, сейчас приду, возьму разнарядку на завтра.
   Взвод предоставлен сам себе, и солдаты находят забаву – начинают весело толкать Феофелактова от одного к другому и давать ему подзатыльники. Причём делают это совместно самые щуплые и низкорослые солдаты. Феофелактов, поджав руки к груди, не сопротивляется, а только пыхтит и взывает:
   – Прекратите немедленно, как вам не стыдно!
   Жалкий вид и явно неподходящие в такой ситуации слова ни у кого не вызывают сочувствия, а только ещё больше раззадоривают солдат.
   Станиславский подходит к оставшемуся без присмотра взводу, легко отталкивает самых активных участников унижения сослуживца, берёт Феофелактова за руку, отводит его чуть в сторону и громко, чтобы все слышали, спрашивает:
   – Объясни-ка мне, земеля, почему ты никому из этих баранов по рогам дать не можешь?
   – Никогда людей не бил и бить не буду, – заикаясь, отвечает Феофелактов.
   Все откровенно хохочут над таким ответом.
   – Тогда я за тебя это буду делать, – ещё громче произносит Станиславский. – У нас гвардейская часть или стадо животных. Кто ещё хоть раз его тронет, будет иметь дело со мной. А я рога быстро обломаю. Все поняли? – И Станиславский, заложив руки за спину, медленно проходит мимо собравшихся вдруг снова в строй солдат.
   Угроза подействовала. Издевательства и даже просто насмешки в отношении Феофелактова прекратились. И дослужил он свой срок спокойно. С маслом и с сахаром. Велика всё-таки сила искусства!

* * *