Шахматная

Жил офицер - сторонник чести;
о нём скажу без всякой лести:
вам благородней не сыскать,
и то, в расчёт коль сказки брать.

Мундир всегда на нём отглажен,
шеврон, погоны, аксельбант...
Солдатом он прослыл отважным,
и на балах он видный франт.

Друзья прозвали "трижды белым" -
он в белой армии служил,
по полю белому ходил,
душою был он чище мела.

В бою проворней его нет,
а в танце двигался он плавно;
чтил с детства светский этикет,
был офицером с буквы главной.

Хоть говорили мастера:
"Не офицер, мол, это слон." -
на то не обижался он,
всё это жизни мишура.

*
В то время шла война лихая.
Как к Богу в гости, в бой он шёл.
А меж боями отдыхая,
романы с барышнями вёл.

Вот, накануне страшной битвы,
когда в полках слышны молитвы,
герой мой выглядит достойно, -
пошёл гулять себе спокойно.

Холмами шёл по бездорожью,
в низине тропкою кривой,
близ деревушки - полем-рожью,
да как-то в лес, само собой.

Уж время заполночь. Бредёт
по берегу лесной речушки.
В кустах мелькнула тень девчушки,
мой "трижды белый" тихо ждёт.

Не девочка, краса-девица
пред ним предстала в цвете лет.
Взгляд отвести желанья нет,
персты - ко лбу, перекреститься.

Та лёгкой поступью идёт,
как лебедь белая плывёт,
чуть жив солдат, увидел он
младого тела эталон.

Одежды сбросила и плечи,
под лунным светом глаз слепят.
Она идёт купаться к речке,
не зная, что за ней следят.

Тиха вода, безмолвен лес,
на небе месяц - жёлтый рог,
и даже ангел бы с небес
желанья побороть не смог.

В речушку забралась девица,
плескалась, нежилась водой,
а мой лазутчик удалой,
готовый в пору утопиться,

выходит к ней он повиниться
за то, что зрел исподтишка
на то, что спрятала река,
чуть только смей он появиться.

И бравый, храбрый офицер,
как провинившийся мальчишка
за ней бежит, смущённый слишком...
На этот раз подвёл прицел.

Её догнал уж у опушки,
желал смиренно разузнать -
где он найдёт свою подружку
и как при встрече называть.

Солдат, в боях неуязвимый,
тут взглядом девы был сражён,
забыл вопрос необходимый.
Ежу понятно - он влюблён.

Мне вам не нужно объяснять,
что сон прошёл той ночью мимо,
пред боем спать необходимо,
да где ему теперь понять.
 
*
С утра, туман рассеяв рано
своею дробью, барабаны,
под стяги выстроив полки,
зовут примкнуть к стволам штыки.

Бойцы огромной белой силы
готовы в бой и грезят тут
не то, как будут рыть могилы, -
о том, как чёрные падут.

Все, на лице с кривой усмешкой,
на чёрных глядя издаля,
всяк знает, до последней пешки,
пленит он лично короля.

Герой мой, бледный, будто стенка,
смахнув с клинка следы росы,
с лицом угрюмым встал в шеренгу,
невмочь забыть тех глаз красы.

Вот пушки выплюнули дым,
на битву всех благословляя,
и две армады разделяют
всего сто ярдов с небольшим.

По правилам - шанс первый белым.
И королевских пешек полк
на Е-4 марш-бросок
традиционно сделал смело.

И завязалася резня:
повсюду крики, стоны, вопли...
Пехота с флангов жмёт коня...
На всех давно мундиры взмокли.

Ладья с резерва введена,
повсюду дым мешает драться.
Стратегия у всех одна -
не дать врагу рокироваться.

Картечь визжит, плоть разрывая.
Второй пехотный полк разбит.
Стоит задачею гамбит,
а значит души не считают.
 
Пехота мнёт собой редут,
здесь горы тел лежат буквально,
всяк труп свинцом напичкан тут, -
гамбит разыгран идеально.

Салат из плоти и металла…
Средь суеты людской, устало,
спустясь с небес на поля твердь,
с косой спокойно ходит смерть.

Но я слежу за "трижды белым":
разбит висок, в крови нога,
маневром он проник умелым
диагональю в стан врага.

Забыв о том, что сам в капкане,
о славе Господа моля,
не жаждет встретить в этом стане
беспомощного короля.

Его мечта с ладьёй сразиться,
иль с офицером и конём,
пусть нападают хоть втроём,
их он заставит удивиться.

Спина мелькнула за шатром,
в мозгу прошёл догадки гром:
так это ж чёрный ферзь спиной,
на поле белом - значит мой.

Об этом даже не мечтал,
но в спину бить его не стал,
и подойдя к нему вплотной,
позвал его на честный бой.

Ферзь обернулся. Боже правый!
Тебя об этом не просил.
И офицер мой, воин бравый,
покорно саблю опустил.

Стоит он перед тою девой,
не то герой он, не то шут,
ведь в кругу узком королевой
любители ферзя зовут.

Вторично взглядом он контужен,
награды, слава - разом в тлен.
Хотел назваться её мужем,
не так мечтал ей сдаться в плен.
 
Губу до крови прокусить?
Завыть в бессилии и злобе?
Ведь он обязан прострелить
немедля грудь своей зазнобе.

В пучине глаз сейчас утонет.
Он за ночь прОжил с ней сто лет.
И перед смертью счастлив воин,
так и не вынув пистолет.

Боится он её спугнуть,
хотя уж песня его спета:
в руках её по пистолету,
стволы ему упёрлись в грудь.

Он шаг навстречу, всё равно
не быть им вместе ночно-денно.
Она - назад шаг, заодно
курки спустив одновременно.

Одно колено приклонил,
он, словно статуя, застыл,
зиянье ран прикрыл рукой,
в глазах смиренье и покой.

И захлебнувшись в горле кровью,
уже сомкнув невольно веки,
с последних сил повёл он бровью:
"Одну тебя люблю навеки!"

Услышав выстрелы, подмога
ферзю на выручку спешит.
В шатёр вбегают - ни души,
лишь королева у порога

склонилась перед офицером,
хотя и мёртвым, всё же белым,
навзрыд рыдает, всё кляня:
"Любимый, не бросай меня!"

Рукой скользнувши в свой сапог,
достала спрятанный клинок,
не дав свидетелям моргнуть,
себя ударила им в грудь.

*
Их лишь под утро выносили,
полки в кортеж - вместо родни,
в одной могиле хоронили,
где до сих пор и спят они.

Душа болит и сердце стонет...
Никто сейчас уже не помнит -
кто взял победу в той войне,
да это и не важно мне.

*
Хоть я не Пушкин, не Шекспир -
спаси, Господь, не претендую.
Стара история как Мир,
я вам всего лишь повествую.
- - -