Мы неслись по задумчиво пасмурной утренней сини
Над прошитой двойною сплошною змеёю шоссе,
Плечевая курила под радио рядом в кабине,
Переправы мосты и завеса тумана над всем…

От неё нежно веяло жвачкой, духами и водкой,
Незнакомкою Блока и зыбкой пастелью Дега…
А в окне, в полумгле, проплывали строения посёлка,
И картин Писсаро голубые холмы и стога.

За «Паджеро» и «Ланос» летел мой «Камаз» восьмитонник,
Обгоняя два цвета «металик» на мокром шоссе,
А в стекле ветровом, где мелькает за столбиком столбик,
Пробивался луч солнца, неявный, как смысл эссе,

Мне мерещались, розы, как с той, что на столике в баре,
В час, когда она тихо подсела ко мне в уголок,
И тянулся занудный аккорд на электрогитаре,
И с минетовых губ романтично плыл сизый дымок.

И сквозь руки ее, что скрывали огонь зажигалки,
Проникал красно – желтый, короткий как всполох, огонь,
И гаишников ранних под нами мелькали мигалки,
И причудливо плыл «Неоплан», как мистический сон,

В гул мотора вплетался лозой голос Элвиса Пресли,
Память ночи вчерашней, столбов одинаковый вид.
И мне грезилось, мнилось, что рядом со мною на кресле
Не дорожная шлюха - сама Ума Турман сидит.

Мы неслись сквозь восход, что костром новый день раздувает,
Дворник резал туман, словно Хронос, что машет косой,
И я думал о главном, о том, что хранит и спасает,
И немного жалеет дурёху, что едет со мной.

...А оркестр Мориа вдохновенно играет в Париже,
А безумец Галковский летит в бесконечный тупик,
Но подкравшийся тролль, развесёлый и столь же бесстыжий
Непростительной дрёмой глаза мне зашторил на миг…

… И нас было двенадцать – нас двое плюс те с «Неоплана»
Воспаряющих змейками молний над гулкой Землёй…
Пели райские птички, мелькали то феи, то фавны…
(А внизу Ума Турман с катаной махала рукой).