Купить бы в далёкое «завтра» купейный билет за горстку монет, обогретых ладонью в кармане,
и в день, отстоящий от «ныне» на тысячу лет уехать… И слушать, как звякает ложка в стакане,
когда стыки дней равномерно считает вагон, а ночи отмечены тлением ламп вполнакала…
При свете фонарном ступить на пустынный перрон, минуя голодное чрево чужого вокзала,
 
отметиться тенью на серой поверхности стен и - в осень, такую, как та, что за окнами плачет:
бродить по дворам и по улицам города N, ладони в карманах от ветра холодного пряча.
Для пешей прогулки условия не хороши, и впору задаться вопросом «С какой это стати?»
Чужак я… мне важно не встретить в пути ни души и больших, чем плач непогоды, не сыщешь гарантий.
 
Да, Время – талантливый скульптор с алмазным резцом, в таланте - божественный дар и налёт бесовщины:
за тысячу лет город N поменяет лицо, возможно, прорежут его новых улиц морщины,
пройдут по деревьям, как дятлы стуча, топоры, со славною миссией – сделать его самым-самым:
слегка посветлеют родимые пятна – дворы, изменят свою пигментацию родинки – храмы…
 
У времени норов суровый, любимчиков нет, и крепко достанется городу N, непременно.
Искрошится камень под грузом спрессованных лет. Но люди… лишь люди во все времена неизменны…
Останется каста господ и прислуга – пажи… холодные души и лезвием вскрытые вены…
три грамма добра на кило беззастенчивой лжи… любовь, что затравлена гончею псиной измены…
 
страдалица – совесть, забитая страха плетьми… и некто с обличьем Христа и с натурой Иуды...
желание жгучее стать ненадолго детьми и верить наивно и свято в «обычное» чудо…
Я знаю, что там, за завесой из множества лет останется племя людей окультуренной стаей.
Но, был бы не прочь даже втрое отдать за билет на призрачный поезд, что вместе со мною растает,
презрев здравый смысл, расстояния, догмы и тлен, обещанный Временем, в сумерки выпорхнув птицей…
к перрону вокзала абстрактного города N, в котором я жил и в котором мне вновь не родиться…