По мрамору, что под шестиметровым
Пластом наносов древнего Каистра,
Бредёт мертвец в молчании суровом
И, вдруг споткнувшись, высекает искры.
В глазах у мертвеца кумир стогрудый,
Кумиру служат верные куреты.
Пред ним развалин мраморные груды
Взметнулись и сложились в минареты.
Но рухнули тотчас в болото сами,
Едва лишь небо бледное пронзили,
И вот уже, сравнимы с парусами,
Раздулись нефы мраморных базилик.
Но тут же истончились и, растаяв,
Стекли в Каистра илистое лоно…
И вот из пепелища вырастают
Обугленные жуткие колонны.
На миг рванувшись, пламя отступило,
И страшные колонны просветлели,
Сухие деревянные стропила
Всей тяжестью легли на капители.
И с факелом, нервически оскалясь,
Глядит мертвец презрительно и дерзко:
Да, если боги где-то и спускались
На землю – это в диптере эфесском!
Но времени уже осталось мало,
В истлевшем сердце вновь заныла рана.
Любуйтесь, боги, как заполыхало!
Как жадно занялся надменный мрамор!
Извечная бесплодная надсада
Для тех, кто поступает против правил,
Уже восходит солнце Александра,
Который, как известно, всё исправил.
Уже стремятся жреческие жёны
Воздать кумиру честь, боясь Аида,
Уже стоит величьем окружённый,
Во весь алтарь безмолвный древний идол.
Безумный грек, не выдержавший пыток,
Ушёл в своё бессмертье неохотно,
Но что топтали конские копыта,
Что выжгла македонская пехота,
Увы, для нас посильная утрата,
И болью в сердце вряд ли отзовётся.
Я славлю мир, где судят Герострата
И лаврами венчают полководца.
Моя в пожаре рухнувшая крыша
Сплавляет рифм обугленные звенья.
Я славлю мир, где нету чести выше
Позорного и вечного забвенья!